Человек из Возрождения: памяти Вячеслава Михайловича Воробьева

На прошлой неделе исполнилось 75 лет со дня рождения Вячеслава Михайловича Воробьева – выдающегося краеведа, историка, человека, сделавшего невероятно много для Тверской земли. Увы, он не дожил до юбилея, уйдя из жизни довольно рано – а ведь так легко было представить его умудренным летами маститым патриархом, окруженным учениками, внуками, благодарными слушателями и читателями. Не случилось.

Столько уже всего хорошего было сказано и написано о Вячеславе Михайловиче в эти дни. Пару слов захотелось добавить в этот благодарный хор воспоминаний и мне. Они очень личные.

Дело в том, что мне повезло: я родилась и выросла в древнем Торопце. «Лучший город Земли!» – было написано когда-то на растяжке, украшавшей один из его центральных магазинов. А Вячеслав Михайлович Воробьев Торопец обожал, хотя сам был весьегонским – подписывал даже, бывало, статьи в газете псевдонимом «Торопецкий».

Впервые я увидела Воробьева в середине девяностых. Это было в нашей районной библиотеке: тогда там креативил и пассионарничал отдел краеведения во главе с Людмилой Ивановной Медведевой. Вокруг отдела кучковалась вся городская интеллигенция, а в библиотеке постоянно проходили какие-то интересные мероприятия. Меня тянуло туда как магнитом, и вот однажды мама взяла меня с собой на поэтический вечер – мне объяснили, что из Твери приедет читать свои стихи очень, очень умный и крутой ученый, историк, друг библиотеки и Людмилы Ивановны Медведевой. Слово «ученый» вызывало у меня в ту пору священный трепет и пиетет.

Но маститый историк оказался доброжелательным и остроумным, похожим на Деда Мороза человеком с бородой. Он читал свои пародии, очень веселые, и да – это были по-настоящему хорошие стихи.

Потом все подходили к Вячеславу Михайловичу, что-то подписывали, всем хотелось с ним поговорить, про то, про се, про знакомых, поделиться краеведческими штучками. Я тоже подошла и тоже о чем-то даже поговорила.

Это было серьезное событие в моей жизни. До этого встречать крупных ученых, настоящих ученых мне не доводилось.

А потом мне довелось пообщаться с Вячеславом Михайловичем уже поближе. Это случилось летом в большой детской экспедиции: ее проводила Таисия Михайловна Кириллова, в ту пору педагог-географ одной из городских школ, главным научным куратором экспедиции и вдохновителем был как раз Вячеслав Воробьев. Активнейшим образом в экспедиции участвовала и легендарная семья биологов Пажетновых во главе с самим Валентином Сергеевич Пажетновым (увы, тоже покойным). А еще Вячеслав Михайлович привез из Москвы двух крупных ученых-историков.

Мы жили в палатках, днем уходили на наши серьезные исследования – кто-то вел археологические раскопки в отряде Вячеслава Михайловича, кто-то строил экологическую тропу на биостанции «Чистый лес». А я была в отряде журналистов под предводительством Таисии Михайловны, мы собирали фольклор, этнографические и краеведческие сведения: что ни день, то приключения. По вечерам мы все садились вокруг костра, и взрослые наши кураторы рассказывали нам под всполохи огня, комариный писк и таинственные звуки леса о прошлом торопецкой земли, о загадках пути «Из варяг в греки», о медвежьих повадках… Столько лет прошло, а я до сих пор помню эти лекции и помню мечту Вячеслава Михайловича, которой он поделился с нами тогда у костра: найти на торопецкой земле такую стоянку первобытного человека, чтобы местность была болотистой, и почвы позволили сохраниться древним артефактам. Глаза у него, когда он это рассказывал, горели: за разговорами мы просидели тогда все до глубокой ночи.

Почему это так врезалось в память? Возможно, потому, что времена были трудные. Девяностые, маленький город, семья бюджетников, денег ни на что не хватает. Мать-педагог надевает под сапоги рваные колготки и идет на уроки – рассказывать детям о Пушкине и Гоголе. На улице спиваются соседи – во всей красе разворачивается социальная депрессия. А я вечерами читаю, читаю, читаю. Беру на дом на ночь в читальном зале библиотеки выпуски журнала «Наше наследие». Через забор и огород пьяный сосед дядя Толя материт жену. В свежем, хрустящем номере журнала идут реставрации особняков, пишет другу Розанов, вереница культурологов разбирает архитектуру Пскова…

Много лет спустя, вспоминая безнадегу девяностых, время выживания и тоски, я вдруг поняла, почему в те годы в Торопце (да и не только там) случился бум на краеведение: а что еще, в самом деле, могло удержать на плаву, внутренне сохранить интеллигенцию малых городов, оказавшуюся униженной, брошенной, нищей? А что, если не история, не осознание своих корней, не осознание себя как части великой и большой культуры, могло сберечь в людях чувство собственного достоинства? Что еще могло мотивировать учителей учить, врачей лечить, музейщиков водить экскурсии… – когда государство лежало на боку, мы строили общество потребления, и единственно верной жизненной стратегией казался собственный ларек, точка на рынке, замуж за рубеж?

Помню, как в минуты семейных ссор я бросала родителям злые упреки: мол, как же вы надоели с вашей школой, все нормальные люди зарабатывают деньги, а мы-то почему заняты всякой ерундой?

Но потом и сама пошла заниматься всякой ерундой. Выигрывала школьные олимпиады, мечтала о филфаке, читала, читала, читала… Я была убеждена, что нужно заниматься интересными вещами. И похожей мне хотелось быть не на владельцев нефтяных компаний или министров, а на Вячеслава Михайловича Воробьева, Валентина Сергеевича Пажетнова, Наталью Васильеву Беляеву, филолога и педагога из Твери: на умных, горящих наукой, творчеством и любимым делом людей.

Но Воробьев был первым из этого ряда. Первым поистине большим человеком, встреченным мной в детстве. Потом я уже не раз общалась с ним как журналист и редактор. Много раз обсуждала дела торопецкие. Не могла спокойно выносить шпильки в его адрес за многостаночность и широту интересов, которые отпускали порой за глаза завидовавшие ему коллеги: мол, вот он и археолог, и поэт, и журналист, и историк, и краевед. Разбрасывается, а нужна специализация, сосредоточенность на чем-то одном. Мол, когда на одном – вот тогда ты настоящий ученый. А я считала, что по-настоящему умный, талантливый человек – он широкий и все, к чему прикасается, становится золотом. Такими ведь были лучшие умы эпохи Возрождения, много чем увлекались, и все у них получалось.

Ни один человек не сделал столько для тверского краеведения, сколько сделал этот «универсальный» историк. А для Торопца и того больше: волна любви к маленькому городку, поднятая некогда именно Воробьевым, осознание его древней истории и особой роли в судьбе страны, привитое им же, и сейчас остаются путеводной звездой, не дающей древнему месту выродиться в захолустье.

Спасибо Вам и светлая память, Вячеслав Михайлович.

Юлия ОВСЯННИКОВА